Елена Жукова. О художнике
«...с земного круга Душой к бессмертному летим».
Ф. Тютчев
В чем, как не в искусстве, воплощается осознание человеком Духа, Бытия, Вечности? Этим так притягательно искусство Византии и русского средневековья. Но, пожалуй, то же мы ищем в холодных геометрических мирах дерзкого открывателя новых форм Казимира Малевича и в феерическом пространстве абстрактных картин Василия Кандинского. Отечественное искусство, тяготеющее к знаковому, синтетическому языку живописи, прошло свой страстной путь и в последнее десятилетие оформилось в многообразные направления, подчас как бы исключающие друг друга. Как много нужно «закодировать» художнику-современнику, отказавшемуся от «отражательства», и как трудно не застрять на грани востребованного общественной ситуацией и ставшего уже модным «соц-арта»!
Николай Эстис обладает счастливой способностью не примеряться ни к каким направлениям. В сравнении с главной тенденцией современной авангардной живописи, которая старательно занята прививкой обществу нигилизма, его творчество стоит особняком. Осознание своего пути и своего предназначения для этого художника дороже сегодняшнего признания. Он работает, а время работает на него, ибо то, что делает Эстис, не имеет отношения к календарному времени.
Он оформился как самобытный художник в пору своей зрелости, в 1970-е годы, не только в силу препятствующих обстоятельств нашей художественной жизни 50-х — 60-х годов, но и потому, что не нашел в юности близких по духу учителей среди старших своих современников. Ученичество было не столько художественным, сколько жизненным, а уроки суровыми. Он поверил в себя. Так и кажется, что однажды в мастерской на чердаке, в центре столицы, ему «открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне дна», и он ушел в эту бездну от всего, что ранило его, унося в нее то, что узнал, полюбил, о чем болел душою. Обращение к вечному, не терпящему фальши, уберегло его от компромиссов в трудные годы, когда он не имел возможности выставлять свои картины, и в наше, отменившее все «нельзя» время он вошел не нуворишем, а художником, действительно выстрадавшим то, чем так щедро делится с нами, его зрителями.
Что дает нам художник Николай Эстис? Это зависит от каждого из нас. От нашей поднаторелости в истории искусства, от наших привязанностей в старой и современной живописи, а главное, от того, насколько каждый из зрителей способен погружаться в те сферы духовной жизни, где человеку свойственно осознавать себя частицей Великого Замысла.
Картина мира, которую выстраивает Эстис, грандиозна и драматична. Манящее динамическое пространство его композиций необъятно: оно предполагает продолжение в заданных пространственных измерениях, а любой фрагмент живописной ткани также содержит в себе необъятное. Отсюда возникает впечатление макро- и микрокосма и не по-земному длящегося времени. Богатство цветовых и ритмических структур, ирреальный свет, гармонизирующий фантастическую цветовую палитру, убеждают в беспредельной глубинности и бескрайности пространства, заключенного в прямоугольник картины, подобно тому как фрагмент звездного неба по мере вглядывания в него приобретает бесконечность. Бесплотные антропоморфные фигуры, возникающие во многих композициях на пересечении силовых линий проявленного цветом сложного пространства, вносят то торжественные, то трагические аккорды в эти цветовые симфонии. Символика фигур обладает разной степенью определенности, но безусловна их связь с библейской и евангельской почвой и византийско-русской живописной традицией. Гармония этих произведений наделена какой-то иррациональной, почти мистической притягательностью.
Временной, динамический аспект, присущий абстрактной живописи,— завоевание XX века, воплощение современного мироощущения. Это присутствует в живописи Эстиса как генетически воспринятое ею свойство. Но миры Эстиса — особая духовная субстанция. В них с невероятными усилиями преодолевается энтропия беспамятства, чтобы сквозь обломки прошлого и хаотические наслоения растворенной временем «материи» пробиться к истокам духа и красоты. Ностальгическая память Эстиса устремлена не к прошлому, а к вечному, а значит, и к будущему.
Эстис, безусловно, развивается и в своем собственном времени. Некоторые темы — «Птицы», «Фигуры» — настолько эмоционально неисчерпаемы для него, что он к ним постоянно возвращается. Они воспринимаются как лирические стихотворения на фоне поэм — его живописных циклов последних лет. Все более усложняется и разнообразится ассоциативный ряд, мифологический аспект произведений. Они тяготеют к символической картине мира, действующие лица которой — Создатель, Человечество, История, Дух, борющийся с хаосом страстей, Жизнь и Смерть...
Попытки обозначить словами содержание подобной живописи вряд ли оправданы, она поддается этому с таким же трудом, как музыка. Эстис любит конкретности, дидактичности и вообще ничего не навязывает зрителю. Он всего лишь передает то душевное состояние, которое владеет им в работе. Как художник он меньше всего склонен к теоретизированию. Он умеет чувствовать, страдать, любить и обладает секретом выражать это кистью на холсте и бумаге. Чувственное богатство его живописи будоражит зрителя: живопись заряжена огромной энергией — в ритмике красочных сочетаний, в центростремительных усилиях овладеть бесконечностью Вселенной. Это результат большой и счастливой творческой отдачи.
Метод Эстиса — безраздельное погружение в работу на 2—3 месяца подряд. В это время он как бы отключается от реальных форм и натурального цвета. Работает над циклом произведений: ведет одну за другой несколько композиций, каждая из которых самостоятельна, и неоднократно возвращается по кругу к каждому холсту или листу бумаги. Пользуется темперой — материалом податливым, отвечающим его, можно сказать, страстному погружению в живописный процесс. Углубляя импульсивно зародившиеся пластические идеи композиций, обогащает их в сравнении, сталкивает их и противопоставляет. Импульсивность входит в образный строй произведений и сохраняется при окончательной их «доводке», когда напряженная, динамичная живопись дополняется сложнейшей графикой, исполненной тонкими кистями. В разработке деталей художник не мешает проявиться некоторой тяге к предметному, которую он считает унаследованной от русской реалистической живописи.
В самом творческом методе Эстиса нет места для умозрительности и рационализма. Истина, которой он добивается, приходит в процессе работы. Она — постоянный стимул творчества. Вселенная, заключенная в живописи Эстиса,— его собственный мир, продолженный во времени и пространстве искусства.
Елена Жукова
старший научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи