Мария Михайлова. «Страдание, как и радость, – понятия вненациональные»
С 18 сентября по 1 октября в выставочном зале музея А. С. Пушкина (Арбат, 55/32, вход с Денежного пер.) проходит выставка работ замечательного художника Николая Эстиса, которому в августе исполнилось 70 лет.
Николай Александрович родился 8 августа 1937 года в Москве. В 1958 году закончил Московское художественно-графическое училище. С 1960 года – участник московских, всесоюзных и международных выставок. Более 70 персональных выставок художника прошло в России и других странах. Сегодня его работы находятся в частных собраниях и музеях всего мира – в Государственной Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Музее современной истории России в Москве, Государственном художественном музее Республики Эстония, в коллекциях Костакиса, Американской Академии наук и искусств.
Имя Николая Эстиса внесено в Российскую Еврейскую энциклопедию (Москва, 1997) и в энциклопедию «Художники всех времен и народов» (Мюнхен, 2003).
Последние десять лет художник живет в Германии, и потому, увы, не так часто мы можем видеть его работы в Москве. Тем ценнее для зрителей каждая возможность попасть в необыкновенный мир живописи Николая Эстиса.
– Николай Александрович, как повлияла на ваше творчество жизнь в Германии?
– На Ладоге или в Тарусе, в Москве или Пиннеберге я не могу писать урывками, мне нужно погружение. Важно, чтобы была мастерская, где я могу закрыться и работать, не отрываясь. И причинно-следственные связи здесь, может быть, движутся в обратном направлении – сначала появляются работы, а потом меняется жизнь.
– На эту юбилейную московскую выставку вы привезли свои новые работы?
– На этой выставке работы, написанные мной еще до отъезда в Германию. А новые работы будут представлены в ноябре на моей юбилейной выставке в Гамбурге в галерее «Вайс и Геллер». Это молодая галерея, но уже ставшая заметной в культурной жизни Германии. Ее владельцы, преуспевающие на медицинском поприще бывшие питерцы – Петр Вайс и Илья Геллер.
– Сейчас в Германии у вас есть мастерская, где можно работать, не отрываясь?
– У нас была мастерская в Пиннеберге, том городе, куда мы приехали с моей женой художницей Лидией Шульгиной и нашим сыном Сашей (см. «ЕС» №185, 2004 г.). Но два года назад дом, где располагалась мастерская, должен был пойти на слом. Тогда у меня возникли серьезные проблемы. И не только с тем, где работать, но, главное, с тем, где хранить хрупкие работы Лидии. Она в последние годы своей жизни обратилась к скульптуре и успела создать много совершенно уникальных работ, выполненных в изобретенной ею технике: газетная бумага, смоченная в водоэмульсионной краске, едва тронутая цветом. Два года назад и русскоязычные, и немецкие издания писали о моей проблеме с мастерской, и тогда власти Гамбурга предоставили мне в этом городе большую и светлую мастерскую. В этом помещении, размером в 170 метров, со стеклянными стенами сегодня всему есть место: здесь разместилась постоянно действующая выставка Лидии Шульгиной и мои работы.
– Можно сказать, что ваша мастерская стала своего рода выставочным залом?
– Там не только постоянно функционирует выставка живописи, скульптуры и графики, но проходят творческие вечера и встречи, мастер-классы и бесплатные консультации по изобразительному искусству. Скорее, это не выставочный зал, а гостеприимный дом, который так и называется «Дом художника Николая Эстиса».
– Скажите, насколько важны для художника новые зрительные впечатления?
– Совсем не обязательно непосредственно вдохновляться тем, что видишь. Важно найти созвучие, адекватность в природе, в архитектуре, в человеке – только тогда возникает творческое начало.
Помню, вокруг Дома творчества на Ладоге были чудные пейзажи, но самое ценное переживание, которое я оттуда вынес, – это «семь горизонтов»: вид, открывающийся по дороге к Ленинграду, когда автобус, кружа по холмистой местности, поднимается все выше, и одномоментно можно видеть несколько планов. Они никак не взаимодействуют между собой, но, тем не менее, составляют единую картину: кто-то работает в огороде, вдали кто-то купается в речке, за речкой – церковь, в которую идут люди. Вот это ощущение «нерукотворного» для меня стало настоящим обретением.
– Что для вас самое важное в работе?
– Чтобы сделать что-то настоящее, художник должен быть внутренне абсолютно свободен и открыт. Любая литературная, историческая или рациональная заданность убивает эту свободу. Поэтому мне очень близки слова Лорки, из письма к другу «о поэзии открытого вдохновения». Я всегда пытался, во всяком случае в лучшие минуты, оказаться в таком состоянии открытости.
Часто мне помогали в этом любимые стихи, их ритм и музыка. Пластика звука помогает мне создавать пластику цвета и формы.
– Может быть, поэтому создается впечатление, словно ваши картины полны не только цвета, но и звука. А к какому художественному направлению они относятся?
– Еще в 60-е годы в Союзе художников было принято всех как-то «маркировать». Но я не знаю, к какому направлению отношусь. Философия моего пути состоит в самом пути. Детство и война, и все, что было со мной дальше, и мои дети, и моя любовь…
Собственно, искусство и есть путь, как и сама жизнь, и разделить это невозможно.
– Николай Александрович, что такое для вас еврейское искусство?
– Очевидно, это то, что за изображением. То, что в творчестве моей жены Лидии Шульгиной ощущалось очень сильно. Когда она приносила в издательство детские иллюстрации, ей говорили: «У вас даже овцы и зайцы какие-то библейские».
После войны, когда мы вернулись с родителями из эвакуации на Украину, оказалось, что почти все еврейское население нашего местечка – 11 тысяч человек – уничтожено. И только несколько десятков уцелевших семей вернулись. Эта боль никогда никуда не девалась. Но, став художником, я понял, что страдание, как и радость, – понятия вненациональные.
«ЕВРЕЙСКОЕ СЛОВО», №36 (358), 2007 г.